КУЛЬТУРА ЖИВЁТ ПАМЯТЬЮ
Интервью вела Анна АМРАХОВА
 

А.А.: Фархад Шамсиевич, как всё начиналось? Ф.Б.: Мне повезло, я рос в артистической семье. Отец был директором филармонии, благодаря чему ещё в 50-х годах прошлого века мне выпало счастье регулярно посещать знаменитые бакинские сезоны. В те годы кто только не приезжал в наш город! Рихтер, Гилельс, Коган, Ойстрах, Ростропович - это был золотой век советской исполнительской школы. Мы учились в филармонии так же, как в музыкальной школе и в консерватории. Культурная обстановка в Баку была на высоте. К нам домой часто приходил маэстро Ниязи, у него не было детей, и он ко мне относился как к сыну, уже с 5 – 6 лет брал меня на репетиции.

        Каждый раз после концертов все собирались у маэстро дома за столом и начинались разговоры о музыке, но уже в свободной шутливой форме. И я при всём этом присутствовал. Это давало колоссальный материал для подпитки ума. Часто всё завершалось «концертом после концерта», невероятные вещи мы слушали там. Я и сейчас помню в доме Ниязи автограф Рихтера с первыми нотами из B-dur – II часть Брамса. Это счастье, что судьба предоставила мне такую возможность.

        Ещё одно из самых ярких воспоминаний детства – фильм, который назывался «Прелюдия славы». Об уличном мальчишке, хулигане. Случайно попав в католический собор, он зачарованно слушал прелюдию И. С. Баха в исполнении знаменитого органиста. Он страстно любит музыку, подбирает на слух услышанные мелодии на улице, ловко наигрывая их на аккордеоне нищего музыканта. В конце концов он становится дирижёром. Его пример был заразителен. Мы тогда все, подражая этому мальчику, хотели быть дирижёрами. Идеалы, критерии жизненного успеха были несколько другими - не то, что сейчас. Рихтер, Шостакович – это были кумиры, их искусство пропагандировали по радио. Советское правительство очень о них заботилось, и дело не только в том, что они были депутатами. Классическую музыку возвеличивали, она была инструментом идеологии. С одной стороны, это давило на многих талантливых людей, с другой – рождались гениальные произведения. Сейчас время изменилось, другие критерии, другие кумиры, тогда стыдно былого говорить о деньгах, о материальном успехе.

        Потом был культ литературы. Это были тонны книг, которые мы перемалывали. Сейчас приезжают американские или французские конгрессмены (я часто с ними общаюсь как член азербайджанской карабахской общины) и поражаюсь: они Теннеси Уильямса не знают!

        А.А.: Расскажите, пожалуйста, о своих педагогах.

        Ф.Б.: Всё-таки советская система образования – отбросим марксистско-ленинскую идеологию, хотя там тоже есть много интересного - мощнейшая, и была, пожалуй, лучшей в мире. В Баку я учился у М.Брэннера, представителя николаевской школы (петербургской). В Москве в аспирантуре я учился у Б.Давидович и Я.Зака. Это было время, когда по коридорам Московской консерватории ходили одни гении. Вспомним, на рубеже 60-х и 70-х здесь преподавали Я.Флиер, Л.Оборин, Я.Зак.

        Русская исполнительская школа всё-таки сильнейшая в мире. Может быть, самая академичная, но и эмоциональная в то же время. (Помню один критик написал о моём выступлении на берлиозовском фестивале в Сант-Андре, что Бадалбейли набросился на рояль с аппетитом людоеда, наверное, так надо играть Рахманинова). А приезжал сюда француз, встречаем его за кулисами -он даже не вспотел, можете себе представить! Наши исполнители возвращаются со сцены все мокрые, отдающие всю силы своей души. Эти играют спокойно, у них своя манера, созерцательно-холодная, тоже имеющая право на существование, но мы привыкли, что надо отдавать всё.

        Перед конкурсом в Лиссабоне Яков Израилевич 6 часов водил меня по Лувру – это был 68 год! (Кстати, мы с ним жили в уникальном месте – музее д’Орсе - в то время это была гостиница и вокзал). Он знал наизусть, где висят испанцы, возмущался, что его любимого Гойю повесили далеко от главных музейных «маршрутов». Т.е. ты должен был знать всё. Если ты играешь Равеля, ты должен знать всех художников-импрессионистов, это была хорошая академическая подготовка. Поэтому с любовью и огромной благодарностью вспоминаю свою учёбу в Москве, каждый раз, когда я прохожу мимо Московской консерватории, у меня замирает сердце, и я думаю, как бы я сейчас хотел снова стать студентом этого заведения.

        А.А.: Вне зависимости от политического и экономического контекста, 20 лет вне СССР в культурном аспекте – плюсы и минусы.

        Ф.Б.: Была война, был миллион беженцев, 40 лучших педагогов разъехались зарабатывать деньги – кто в Турцию, кто в Мексику, кто куда, ведь зарплата тогда была всего 30-40 долларов, Город был наполнен беженцами. Отчаяние, смерть, ненависть, - всё это страницы нашей недавней истории, когда было, в общем, не до музыки. Произошло отделение от всех, появилась местечковость – это самое опасное, что могло произойти. Понятно, что мы замкнулись в виду нищеты своей. Но то, что нам удалось сохранить этот очаг – это очень важно. Сейчас люди стали возвращаться, потому что появились большие материальные средства, а тогда было очень тяжело. И разрыв связей, конечно, болезненно сказывался на всём. У композиторов прервались связи. Ведь какие только фестивали не проводились в Советском Союзе! В Старой Рузе общались композиторы, сколько не ругайте систему Союза композиторов, она давала возможность авторам выступать в Москве, общаться на пленумах, слушать новые произведения, - вот эта машина была разрушена. Слава Богу, что сейчас всё постепенно восстанавливается. Не всё сразу, конечно. Но чего стоят, например, и фестиваль Ростроповича или караевский фестиваль современной музыки, фестиваль в Габале, сейчас будет фестиваль им.Уз.Гаджибекова, на который приезжает Спиваков, приезжает венский оркестр. Играют и современную музыку, и музыку барокко, и музыку романтиков. Лондонский оркестр здесь играет Бетховена симфонии, а как они исполнили симфонический мугам Ниязи «Раст»! Феерическое было исполнение!

        А какой мугамный фестиваль проводится в Баку! А энциклопедия какая издана по мугамному искусству! Открываются культурные азербайджанские центры в Париже, в Вене - в городах, знаковых для европейской культуры. 25 сентября я играю в Лондоне концерт из произведений Ф.Амирова (в рамках 90-летия этого композитора). Т.е. сейчас ситуация выправляется. М.б. мы немножко отстаём в современной музыке, она с трудом пробивается, потому что очень уж элитарная.

        А.А.: Болонское соглашение в России было воспринято неоднозначно, бурные дискуссии, вызванное пониманием того, что людей творческих специальностей нельзя подводить по стандартизированные отборочные жернова. Московская консерватория пока держится, как обстоят дела в Бакинской Музыкальной Академии?

        Ф.Б.: К сожалению, мы изменили систему образования. Самое интересное, что сама болонская система предопределяет свободу выбора самих вузов. Но там нет Министерства образования. Университет сам решает - по какой системе работать. У нас сейчас трагедия получается: вокалисты учатся всего 4 года, это безумно мало. А что может композитор за 4 года? У нас было 5 лет, плюс наиболее талантливым предоставлялась возможность ещё 3 года учиться в аспирантуре. Это была идеальная система. Сколько я сейчас борюсь вместе с ректорами творческих вузов! Мы стоим на одних позициях с Национальной консерваторией, Университетом искусств и Академией художеств: люди творческих специальностей не могут вместиться в «прокрустово ложе» этих правил, у каждого есть своя индивидуальность, Почему нам должны указывать – сколько и как учить? Сейчас в парламенте должен обсуждаться вопрос об образовании, и мы будем стоять, как говорится, насмерть. Исполнители не должны приравниваться к музыковедам, музыковеды – это учёные, им обязательно надо писать научную работу, но баритону или тенору – не обязательно. Я понимаю, что мы должны повышать общий интеллектуальный уровень, но порой это входит в противоречие с сугубо профессиональной специализацией. Наши выдающиеся певцы, конечно, умели читать партитуру, но встречались и такие, которые не знали теоретических премудростей, но были при этом блестящими вокалистами. Вот эту свободу выбора у нас отняли, и это очень печально. Взяли болонскую систему – давайте её внедрим, это немножко напоминает образование колхозов в советскую эпоху. Та система, которая десятилетиями выкристаллизовывалась, была идеальной.

        А.А.: Как пришла идея создания фестиваля в Габале?

        Ф.Б.: Дмитрий Яблонский со своей матерью Оксаной приезжал на гастроли. Я их повозил по районам Азербайджана, Абшерон же самое неинтересное место – кроме моря ничего нет, до Шемахи – это пустынное пространство. Но когда они увидели эти горы, эти леса, эти водопады (не случайно Габалу называют азербайджанской Швейцарией), Дима сказал: а почему бы и нет? Мы обратились к спонсорам, они прониклись этой идеей, база там есть – 5 пятизвёздочных отелей. (Хочется, конечно, чтобы появились и 2-х,3-х звёздочные отели, дабы привлечь более демократичную публику). Под эгидой Фонда им. Гейдара Алиева дело быстро пошло на лад. За 4 года кто только к нам на фестиваль ни приезжал! Первым был оркестр Израиля, Королевский лондонский 2 раза был, ансамбль Башмета – каждый год (кроме первого). Борис Березовский, Денис Мацуев, Сергей Крылов… Шарль де Труа в этом году великолепно исполнял 5 и 6 симфонию Чайковского.

        В Габале очень красиво. Отели высококлассные. Англичане говорили, что таких условий у них не было нигде в мире.

        В рамках фестиваля проходит международный конкурс пианистов (раз в 2 года, на будущий год будет очередной). 2 раза в день концерты – в 6 часов и в 9 часов, в 6 часов камерный оркестр – в зале, а в 9 часов симфонический оркестр на открытом воздухе. Многие уже о нас знают, и сами звонят с предложениями. Так было с венским симфоническим оркестром. Очень широко мы используем систему мастер-классов. Итальянские певцы приезжали (сопрано Франческо Патане), польза от таких мастер-классов – уникальная.

        В этом году в фестивальной программе прозвучало очень интересное сочинение А.Чайковского «Ходжалы» для фортепиано, скрипки, тара, виолончели и камерного оркестра. По словам композитора, написав этот реквием, он продемонстрировал поддержку музыкантов людям во многих странах мира, пережившим ужасы войны. Очень интересное произведение с каденциями для каждого инструмента, написано современным языком, каденции чуть-чуть мугамные, и получилось очень здорово.

       
А.А.: А из Московской консерватории не собираетесь никого приглашать?

        Ф.Б.: Меня очень волнуют струнные и духовые, у нас их мало. Мы стараемся уговорить нашего министра пригласить педагогов (духовиков и струнных). На футболистов мы тратим такие большие деньги, а почему не можем пригласить валторниста или фаготиста, которые и играли бы в оркестре и преподавали у нас в консерватории? Эту программу я замыслил, посмотрим, удастся ли её воплотить в жизнь.

        А.А.: Ваши вкусовые пристрастия изменились с течением времени?

        Ф.Б.: Я обожаю всю музыку, начиная от барокко и до сегодняшнего дня. И хотя с большим пристрастием отношусь к романтической музыке, не представляю жизни без Прокофьева, Шостаковича и Стравинского. Конечно, мне интересно слушать и Кейджа, и К.Штокхаузена, разум получает удовольствие. Умом я всё это понимаю: и новый язык, и новые технологии, мне это очень интересно, хотя не могу сказать, что живу в этом мире. Но я всегда помогал молодым ребятам в их экспериментах, Я считаю, что вся музыка должна звучать, вкусы могут быть разными, но возможности должны быть равными у всех, запрещать что-либо - это не в моих правилах. Я даже планирую один день габалинского фестиваля посвящать экспериментальной музыке. Уже в прошлом году 3 молодых композитора сыграли свои фортепианные концерты с оркестром.

        А.А.: Ваши педагогические критерии…

        Ф.Б.: Они основаны на незыблемости приоритетов николаевской школы: культ звука, когда пиано звучит очень красиво, а форте – ни в коем случае – агрессивно. Это школа К.Игумнова, Я.Зака, М.Бреннера, Б.Давидович. Сейчас, как принято уже писать, исполнители «азиатской школы» - Кореи Китая - играют на каких-то космических скоростях, часто - без того наполнения, которое принято называть «русской душой». Ну нельзя Рахманинова сыграть, не зная Чехова и Куприна. Всё лучшее в фортепианном искусстве идёт от русской исполнительской школы.

        А.А.: Сидя в Москве и листая страницы азербайджанских сайтов (это уже болезнь), я всегда с интересом читаю Ваши высказывания по самым важным событиям политической жизни. Раньше это называлось «активной жизненной позицией», да и сейчас по-другому не скажешь. Что это - зов души или чувство долга?

        Ф.Б.: Это образ жизни, идущий с молодости. Я болезненно воспринимаю давление плохого вкуса – на культуру, на жизнь. Всё время с этим боролся, когда был членом Худсовета на телевидении, (сейчас сил бороться больше нет, на этой стезе я признал своё полное поражение). В 90-е годы я организовал Бакинский центр искусств, который был первой неформальной организацией в Азербайджане. Центр сплотил вокруг себя художников, которые неуютно себя чувствовали в своём творческом Союзе. У нас было много выставок и концертов: в Хьюстоне и Москве, в Дании, в Объединённых арабских эмиратах, - где только мы не были! Нас даже упрекали в том, что мы чересчур неформалы, творческие союзы очень ревниво относились к нашей деятельности. Тогда мы объединили молодых авторов - «леваков», сейчас многие из них известные художники. Мы сделали замечательный фестиваль в Авиньоне, музыканты выступали - и мугаматисты, и классики, и джазмены. Наверное, с тех пор общественная жилка во мне живёт. А сейчас я член азербайджанской общины Нагорного Карабаха, которая старается наладить отношения с армянской общиной. У нас, к сожалению, пока ничего не получается.

        Мы должны подумать о том, а как мы будем жить дальше? Сколько можно жить в обстановке ненависти? Устали и они, устали и мы. Мы хотя бы ещё живём хорошо - благодаря природным богатствам, благодаря трезвой экономической политике правительства. Сами видите - Баку трудно узнать! А там продолжается полунищая жизнь, многие покидают Армению. Сколько можно жить в условиях вечной блокады, когда ты всех ненавидишь и тебя все ненавидят? Там же есть умные и интеллигентные люди, я с ними общаюсь. Они, конечно, сейчас находятся под большим прессом власти, а страной руководят люди, которые сами в этой войне участие принимали. Конечно, они никогда не захотят, чтобы был мир.

        А.А.: Может, на каком-то этапе отменить пропаганду всякого рода человеконенавистнических высказываний?

        Ф.Б.: Знаете, что плохо? Они нас тоже заразили. Азербайджанцы никогда не были агрессивными, в большинстве своём – это мягкие, спокойные, иногда – по-восточному неспешные. Но у нас никогда не было истерического национализма. Мы сейчас тоже этим заражены, а молодёжь становится агрессивной, потому что вопрос не решается, беженцев здесь много. Стоят наши районы пустые – 5 районов вообще к Карабаху не имеющих отношения. Ни нам не отдают, ни сами не живут. Я опять-таки повторяю, у меня среди армян много прекрасных друзей. Мне очень больно это всё. К сожалению, они жертвы недальновидной политики. Это была огромная ошибка бывшего армянского руководства, сейчас бы во всех нефтяных компаниях армяне были бы руководящими менеджерами, это же талантливые люди: во всех клиниках, фешенебельных отелях, роскошных магазинах заведующими были бы они. И огромные средства вкладывались бы в Нагорный Карабах. Сделали бы там вторую Габаля – в Шуше. Почему бы нет? Они очень много потеряли, прежде всего – материально. И столько времени потеряно! Я с Поладом был в первой поездке в Шушу: два часа мы ехали и не видели ни одной машины. Это что за дорога такая, что нет машин вообще? Вопрос болезненный, вопрос, к сожалению, не решаемый, и это глубоко печалит. Я горечью вспоминаю постановки «Кёр-оглы» в Ереване, и «Ануш» здесь, и приезды Арама Ильича, сколько я сидел у ректора ереванской консерватории Лазаря Мартиросовича Сарьяна дома, сколько было совместных проектов, - всё убила эта националистическая бацилла,

        А.А.: Уже по-моему три неудачные попытки встречи были со стороны азербайджанской общины?

        Ф.Б.: Из Нагорного Карабаха люди боятся ехать, посылают вместо себя людей из Еревана. А у ереванцев другая психология - мы же с ними жить не будем! Мы хотим наладить контакты с теми, кто будет жить в Шуше. Азербайджанцы же никогда не смогут смириться с потерей своих исконных территорий. Ведь Шуша для Азербайджана - это не просто географический пункт.

        А.А.: В советские времена было беспроигрышной лотереей писать диссертации о взаимоотношении национального и интернационального. Тогда и в самом страшном сне не могло присниться, что нужно будет решать эту проблему на практике. Как этот вопрос решается азербайджанской консерватории? Ведь многих, допустим, музыковедческих понятий нет в азербайджанском языке.

        Ф.Б.: Я считаю, что мы не должны терять возможность читать по-русски. Азербайджанское музыковедение сильно в том, что связано с восточными теориями, с исследованиями мугама. Но почему мы должны отгораживаться от всех из-за проблемы языка? Я был бы счастлив, если бы читал Шекспира на английском языке. У меня нет такой возможности. Но русский язык в Азербайджане широко распространён, поэтому я призываю наших студентов изучать русский язык, чтобы читать на нём. Это мой принцип. Конечно, со временем придётся многое переводить. И тут своё слово должны сказать музыковеды и переводчики, которые смогут адекватно это сделать.

        А.А.: «Musiqi dunyasi» был азербайджаноязычным в самом начале. С этого года появились статьи местных авторов и на русском языке.

        Ф.Б.: Это огромная заслуга журнала. Провинциализм в искусстве (и науке) смерти подобен. Тем более сейчас, когда вокруг столько информации, которую необходимо своевременно обработать. Только Шагалу наверное, удалось из местечковости сделать символ своего стиля. Я считаю, что журнал занял абсолютно правильную позицию. Нельзя отгораживаться от мира. Для музыканта местечковость – смерть. Когда я, исполняя Шопена, позволял себе чуть-чуть «добавить эмоций», реакция Зака была молниеносной: «Фу, Жмеринка!»

        А.А.: И последний вопрос: Вы живёте и работаете в разных концах города на двух улицах, носящих одно и то же имя – Шамси Бадалбейли, не мешало это никогда?

        Ф.Б.: Нет, наоборот. Я горд тем, что на папиной улице живу. В консерваторию я хожу с пяти лет – страшно подумать – уже полвека. Проходя мимо памятника Узеиру Гаджибекову, вспоминаю его шутки (отец много работал с Узеир-беком, и над «Мешади Ибадом», и над «Аршин-мал-аланом»). Хорошо, что память о наших корифеях сохраняется. Ведь сама культура держится на памяти.


       








Copyright by Musigi dyniasi magazine
(99412)98-43-70